Солнце пока не встало, но уже парит, на открытом месте лучше не находиться. Но и сидеть под раскидистым кустом с жёсткими колючими листьями, где я себя обнаружил, тоже не дело. Как я под ним оказался?..
Впрочем, куст давно остался за спиной, а я топаю по этой каменистой дороге, поднимающейся в горку. Скоро уже плоская выжженная солнцем вершина, и спускаться с неё будет легче…
А с вершины холма, на который завела меня дорога, и вовсе какой-то чудный вид открывается. Впереди маленькое поселение, но не такое, к каким быстро привыкаешь в Израиле, — чистеньким, с аккуратными домиками и зеленью вдоль ограды, — а больше похожее на пыльную арабскую незаконно состряпанную деревню с хаотично разбросанными строениями, окружёнными ветхими загонами для беспрерывно блеющих голодных овец.
Посередине поселения на невысоком холме окружённое каменной стеной более или менее приличное здание с башенками, над которыми развеваются флажки. Только какие — отсюда не видать…
Туда, что ли, податься? А тамошние арабские шейхи мне голову не свернут? И ни патрулей наших привычных, ни армии, ни автомобилей… Куда же меня, чёрт побери, занесло?!
И вдруг озарение — будто какая-то мутная пелена спадает с глаз — я же сейчас в Иерусалиме времён царя Давида и разыскиваю юношу по имени Иехизкиель, который отправился исправлять ошибку великого библейского воителя и полководца!
Почти бегом спускаюсь с холма и несусь в сторону городка, мельком поглядывая по сторонам — на бредущий почти у самого горизонта караван с верблюдами, на каких-то конников, скачущих по другой дороге в сторону от города, на каких-то странных людей, то здесь, то там появляющихся и тут же исчезающих.
— Стой, чужеземец! — доносится до меня грубый голос, и я от неожиданности вздрагиваю. На удивление, мне понятен язык, на котором здесь говорят. Видно, это ещё одно из чудес, которые начинаются происходить, едва переносишься в прошлое. А может, то, что раньше было обычной вещью, сегодня кажется нам верхом волшебства? Или, как говорил Шауль, все эти языки заложены в нашем подсознании?
Оглядываюсь и вижу выходящих из густых зарослей вооружённых людей. Старший из них — в каком-то помятом медном шлеме, из-под которого торчат серые немытые волосы. Грудь его прикрывает бесформенная бурая пластина, по виду из грубо-обработанной толстой кожи с неровно пришитыми медными бляхами, иссеченными свежими глубокими царапинами. В руках короткий грубый меч из меди. Его сопровождают трое ещё более жалких личностей — чумазых и босых, с неровно оструганными копьями и круглыми деревянными щитами, обшитыми кожей.
— Откуда ты, странный чужеземец? Что за одежда на тебе? — Старший касается моей груди своим мечом и тут же его отдёргивает, и я невольно начинаю прикидывать, что если бы они сбились более тесно, то я смог бы с ними и побороться.
Судя по внешнему виду, чумазые копейщики вообще не бойцы. Каждому из них хватило бы хорошего пинка, и они брызнут в разные стороны, как тараканы, а вот с их командиром пришлось бы чуток покувыркаться. Но по нему тоже видно, что при накачанных плечиках ножки у него хилые, поэтому после первого же пропущенного удара он опрокинется навзничь, и встать ему будет непросто. А он непременно пропустит удар.
Оглядываю себя и начинаю понимать их интерес к моей персоне. Разве они видели когда-нибудь джинсы и кроссовки? А майку с надписью «California University»? Да им, насколько я знаю, штаны вообще не знакомы будут ещё многие сотни лет, а из обуви они видели, максимум, грубые сандалии с верёвочками на деревянном ходу.
Но воевать с этими горе-вояками в планы у меня пока не входит.
— Я разыскиваю молодого парня, одетого примерно так же, как и я, — миролюбиво обращаюсь я к старшему, — вам такой случайно не встречался?
— О чём это он? — Старший недоумённо оглядывается на своих солдат, а те только разводят руками. — Откуда ты сюда прибыл? Из Моава? Или из мятежного Хеврона?
— Я из… Тель-Авива, — для чего-то сообщаю им я, хоть это и неправда.
— Не знаем такой местности. Ну-ка, протяни руки…
Я послушно протягиваю руки, и он заматывает их грубой шершавой верёвкой, распутать которую совсем несложно. Неужели они такие примитивные, что не понимают этого?
— Топай вперёд, мы отведём тебя к царю в крепость, пускай он и решает, что с тобой делать. С лазутчиками у нас разговор короткий…
— Как зовут вашего царя?
Мои сопровождающие переглядываются с ещё большим недоумением, и старший надменно отвечает:
— У Израиля есть только один настоящий царь, и имя ему Давид! Это все окружающие племена знают, а ты, чужеземец, как ты этого мог не знать?!
В голове у меня проносится запоздалая мысль: значит, не обманул меня Кимхи, именно в ту эпоху я и попал, что заказывал…
Какими-то извилистыми грязными улочками мимо пыльных глинобитных и сложенных из неровных камней лачуг меня проводят к стоящему на холме «дворцу» царя Давида. Но внутри стен, когда мы миновали узкий каменный проход, дорожка становится уже мощёной, а дома не так плотно стискивают её. Всё-таки царская резиденция, в которой всё должно быть чин-чинарём.
— Куда? — Вход нашей импровизированной процессии преграждают двое стражников с аккуратными, почти игрушечными топориками, отдалённо напоминающие карточных валетов.
— Ещё одного задержали, — отвечает старший из моих сопровождающих, поправляя свой сползающий на переносицу медный котелок. — Говорит, что ему какой-то юноша нужен, а имени нашего царя не знает. Наверняка лазутчик из Амона или с юга…