— Я и сам удивляюсь, — говорит он нам, — как Давид мог куда-то исчезнуть и ничего мне об этом не сказать. На него это не похоже, он очень приличный молодой человек. Даже когда он уезжал в отпуск за границу, то всегда чётко сообщал, когда вернётся.
— Он тут один жил? — интересуюсь я. — Гости у него когда-нибудь были? Друзья, женщины…
— Ни разу не видел. Да он и бывал-то дома только по вечерам. Переночует и снова на работу. Кроме своей больничной кассы, он подрабатывал ещё в больнице, так что его нередко и по ночам не было… Женщины? Ни разу в гости не приводил.
— Он вам ни о каких конфликтах с кем-нибудь не рассказывал? Или хотя бы выражал к кому-нибудь неприязнь.
— Что вы! Давид — очень доброжелательный и вежливый молодой человек…
Хозяин открывает своим ключом дверь в квартиру доктора, и мы в сопровождении полицейских проходим внутрь.
Стандартный набор для квартиры, в которой обитает холостяк. Ничего лишнего — аккуратно сложенное в ящики шкафа бельё, одежда на вешалках, застеленная кровать, ни пылинки вокруг… Лично для меня такая стерильность хуже зубной боли. Помести меня в такую обстановку на три дня, и я на четвёртый вымру от отравления чистотой.
— А скажите, уважаемый, — спрашиваю у хозяина, — он сам убирал у себя в квартире или к нему приходила уборщица?
— Сам. Он был такой чистоплотный и аккуратный молодой человек!
— Почему — был? Мы же ещё не знаем, что с ним. Вам не кажется странным, что перед тем, как исчезнуть, ваш постоялец всё вычистил до последней пылинки. Для чего ему это понадобилось, спрашивается? Он к чему-то готовился?
— Теперь уже не узнаешь. Потому вы, наверное, и пришли осматривать его комнату. Скажите честно, с ним что-то случилось?
— Именно это мы и хотим узнать.
— Эх, молодой человек, — подозрительно качает головой хозяин, — кого вы хотите обмануть? Когда о ком-то начинают говорить в прошедшем времени, а человека рядом с вами нет уже несколько дней, то что вы прикажете обо всём этом думать?
— Посмотрите сюда, — зовёт нас один из полицейских, — тут на столе ноутбук. Может, он вам пригодится?
— Шеф, — окликает меня Штрудель, — я же говорил, что ничего интересного здесь не будет. Давайте хоть в ноутбуке покопаемся, вдруг в нём что-то интересное окажется. Отдадим ребятам в лабораторию.
— Хорошо, — вздыхаю я, — забирайте ноутбук, и поехали скорее на чистый… вернее, грязный воздух!
Уже в машине перед тем, как включить зажигание, Лёха извлекает из бардачка папку с бумагами и тоскливо вопрошает:
— Куда теперь? Осталось три человека — Ицхак Левинштейн, Наома Адари и Гершон Дубин.
— Кратенько о каждом. А потом определимся.
— Ицхак Левинштейн жил… то есть живёт в поселении в двадцати километрах от города. Семья — жена и трое детей. Занимается сантехникой, староста в тамошней синагоге. Наома Адари — домохозяйка, разведёнка, нянчит внука, которого ей подбросила дочь, уехавшая учиться в Америку. Гершон Дубин — безработный, живёт на пособие от Института национального страхования, музыкант по профессии, живёт в общежитии для новых репатриантов.
— Полный ассортимент, — невольно усмехаюсь я, — только арабов в этом списке не хватает.
— Арабов тут точно нет. Да у них и не пропадал никто за последнее время. Не дай бог, пропал бы кто-то — шуму на весь мир было бы.
— Поехали к первому, кого ты назвал. Как его — Ицхак Левинштейн?
— И в самом деле, — соглашается Штрудель, — остальные живут в городе, а до поселения ещё ехать и ехать.
— И когда это двадцать километров было для тебя расстоянием? — качаю головой. — Ох, жирком ты тут, Штрудель, зарос на вольных-то харчах!
Поселение, в котором проживает староста синагоги и по совместительству сантехник, оказалось совсем небольшим, но очень живописным оазисом среди пустынных, выжженных солнцем каменистых холмов. Домов здесь от силы полсотни, но на окраине поселения небольшая ферма и маленький заводик по изготовлению молочной продукции из козьего молока.
— Сюда бы перебраться на жительство, — сразу принимаюсь фантазировать я, — сидел бы под местным деревом Бо, медитировал на дальние холмы, пил бы свежее молочко от белой козочки и крутил бы романы с местными пейзанками…
— А бандитов кто бы ловил? — веселится Штрудель, старательно лавируя между скалами, стискивающими узкую асфальтированную дорожку, ведущую к воротам поселения. — Да и староват ты, шеф, для местных пейзанок, которые кровь с молоком…
— Бандитов вы с Виктором ловить будете. Ваша очередь. А то я всех переловлю, и вас за ненадобностью из полиции уволят. Пейзанок же мне и в самом деле не надо, хватит медитаций и молочка.
Солдатик у ворот поселения внимательно оглядывает нашу машину и, даже невзирая на полицейскую форму Штруделя, просит показать документы.
— Что-то произошло? — насторожился Лёха.
— Как обычно, — машет рукой солдатик, — два часа назад обстреляли машину одной из здешних жительниц, а сейчас армия и полиция прочёсывают окрестности. Просили никого не впускать и не выпускать из поселения. А вас, наверное, в помощь прислали из города?
— Нет, мы по другому вопросу…
Дом, в котором живёт семья Левинштейнов, стоит на краю поселения и, как все остальные дома, имеет небольшой участок с декоративным каменным заборчиком по периметру, и вдоль него тянется низкорослый зелёный кустарник. Повсюду такая тишина, что слышно, как где-то далеко, почти у самых ворот, солдатик разговаривает с очередным въезжающим в поселение.