Точка опоры — точка невозврата - Страница 40

— Думаю, что лучше всего честно открыться перед ним, кто я такой, и рассказать, что с ним произойдёт, если я не уберегу его от этого выступления.

— И он тебе поверит? — невесело усмехаюсь я, но в груди у меня холодеет, потому что не доводилось мне встречать раньше таких отмороженных фанатиков, как Ицхак. — А если даже этот Реувени и поверит, то ты думаешь, что это что-то изменит в его судьбе? Или инквизиция от него отвяжется?

— Не хочу сейчас рассуждать о том, что может случиться, — рубит рукой воздух Ицхак и отворачивается от меня. — Я только хочу уберечь его от рокового шага.

Честно признаться, спорить с ним мне больше не хочется. Хоть у меня и оставался последний аргумент:

— Давай, Ицхак, вместе порассуждаем. Предположим, ты оказался бы на месте Давида Реувени, а какой-то чудак вдруг начинает отговаривать тебя от твоей великой миссии, которой ты посвятил всю свою жизнь. Как бы ты к нему отнёсся?

Ицхак сидит ко мне спиной, но я замечаю, как плечи его начинают подрагивать. Не хватало мне ещё скупых мужских слёз в три ручья!

— И всё равно я обязан с ним встретиться! — глухо говорит он. — И встречусь…

— Никто ни с кем уже не встретится, — вдыхает за спиной плотный коренастый мужчина — хозяин дома по имени Овадия-бочкарь. — Давида и его помощника Шломо сегодня утром стражники князя заточили в темницу при дворце, а завтра утром по распоряжению императора Карла отправят в Ломбардию в город Мантую, где будут судить.

— Что же мне теперь делать? — Ицхак смотрит на меня непонимающим взглядом, и губы его по-прежнему подрагивают.

— Возвращаться домой. Тебя там жена ждёт, дети. С сестрой у тебя непорядок…

Ицхак неуверенно встаёт, отряхивает какие-то невидимые крошки с хозяйского халата и вдруг решительно говорит, почти выкрикивает:

— Я попрошу Шауля Кимхи снова отправить меня сюда, но только на пару дней раньше, чем в этот раз! Я всё равно спасу Давида Реувени!

5

Третий раз я возвращаюсь из прошлого, и каждый раз в момент возвращения у меня кружится и раскалывается от нестерпимой боли голова. Но ничего не поделаешь, сам себе придумал такое весёлое занятие. Я и раньше, ещё в России, никогда не слушал более разумных и осмотрительных друзей, которые говорили:

— Ну, куда ты лезешь? Тебе больше других надо?

Не знаю. Наверное, не больше других… но лез. Характер у меня такой паршивый. Если вижу, что где-то происходит что-то несправедливое или гадкое, то иду напролом, не глядя на последствия.

Помню, в юности я увидел, как два пацана убивают новорожденных котят, которых кошка впервые вывела из подвала. Я полез на них с кулаками, и хоть оба они были на голову выше меня, одному из них всё же поставил фингал под глазом. Правда, котят так и не спас…

Шауль мрачно сидит у компьютера и не обращает на меня внимания. Моё бренное тело, в которое я сейчас вернулся, немного затекло, и я неуверенно встаю, делаю упражнения, чтобы размяться, и подхожу к Шаулю:

— Чего приуныл? Что нового в интернете пишут?

— Не нравится мне вся эта ситуация, — бормочет Шауль. — Не знаю, что сейчас в голове у тех, кто меня разыскивает. Неизвестность хуже всего… И ведь во всём этом ты, Даниэль, виноват! Не искали бы вы меня по компьютерной базе Министерства Обороны, никакого шума не поднялось бы. Вернул бы я со временем из прошлого всех, кого туда отправил, и никто бы об этом не узнал. А теперь вон какую кашу заварили…

— Тебя, похоже, не столько собственная безопасность волнует, сколько то, что прибыльный бизнес обломался… Ай-яй-яй, какой я нехороший!

— Дурак ты! Я не о бизнесе сейчас…

— Ладно, эту тему отложим на потом, — миролюбиво предлагаю я, — а сейчас нам не помешало бы перекусить. Немного отдохнём и снова отправимся в путь. Кто у нас там на очереди?

Шауль послушно достаёт блокнот из кармана и зачитывает:

— Юрий Вайс, отправлен в прошлое двенадцатого июня. Место назначения — Украина, Житомир, начало июля 1920 года… Между прочим, опять из ваших, из новых репатриантов.

Вспоминаю, что при осмотре его квартиры мы с Штруделем обратили внимание на книгу «Окаянные дни» Бунина с обведённым фрагментом о еврейских погромах и ещё одну книгу — бабелевскую «Конармию». Всё сходится, парень готовился к этому шагу.

Но что его связывает с этим временем? Что он хочет там изменить?

— Шауль, а Юрий тебе не говорил, для чего ему надо попасть в 1920 год? Насколько я знаю, тогда была гражданская война, разруха, брат на брата, еврейские погромы, бравые деникинцы, махновцы, будённовские бойцы и прочая шушера, лихо вырезавшие под корень еврейские местечки… Наверное, в этих местечках были какие-то его родственники — семья деда или прадеда…

— Этого я не знаю.

— Но мне нужны какие-то ориентиры. Где его искать? Думаю, и в те годы Житомир был городишко немаленький. Придумай, Шауль, ты же голова!

— Расскажи мне о выделенном в книге тексте. Постарайся перевести дословно.

Немного путаясь и постоянно залезая в словарь, я пытаюсь находить точные переводы слов:

— «…2 мая 1919.

Еврейский погром на Большом Фонтане, учиненный одесскими красноармейцами.

Были Овсянико-Куликовский и писатель Кипен. Рассказывали подробности. На Б. Фонтане убито 14 комиссаров и человек 30 простых евреев. Разгромлено много лавочек. Врывались ночью, стаскивали с кроватей и убивали кого попало. Люди бежали в степь, бросались в море, а за ними гонялись и стреляли, — шла настоящая охота. Кипен спасся случайно — ночевал, по счастью, не дома, а в санатории «Белый цветок». На рассвете туда нагрянул отряд красноармейцев…»